Депрессия, мир вещей и мир людей 📚 Ratcliffe, M. Experiences of Depression
Еще про «Experiences of Depression» Рэтклиффа. Это все еще подготовительная работа к большому тексту, который я никак не напишу (все записи с тегом «блокнот» такие). Еще одна порывистая мысль про феноменологию депрессии.
Понятно: «очень-очень грустно» это еще не депрессия. Где грань не вполне ясно, но имеется в виду, что есть некий порог интенсивности печали/уныния/тоски (и т.д.) при пересечении которого состояние становится качественно (а не только количественно) другим. Состояние депрессии сильно отличается от «обычного», но при этом не так просто сказать, чем именно. Слов не хватает.
Взгляд такой: депрессия (как и другие глубокие состояния) — это изменение мироощущения, фундаментальной основы человеческого опыта, структуры настолько базовой, что она совершенно незаметна, пока остается нетронутой. В депрессивном варианте: разрушается или теряется «ощущение» или «чувство» погруженности в мир, возможности в мире участвовать:
(Все цитаты переводил сходу, не особо задумываясь, так что может получилось не слишком точно)
«Ты знаешь, что потерял саму жизнь. Потерял обитаемую землю. Потерял приглашение к жизни, которое вселенная ежемоментно нам выдает. Утратил то, о чем люди даже не догадываются. И потому это так тяжело объяснить» (Hornstein, 2009, p.213).
Это сразу два вопроса (они связаны): первый — о том, что, собственно, потеряно; второй — о невозможности объяснить сам факт потери другим людям.
Первый вопрос: о сопричастности к миру
Один из Главных Вопросов (а для терапии самый главный) звучит так: какую часть происходящего делаю я? Это значит, что есть то, что «само» происходит и, в какой-то степени отдельно есть «я», и то, что я делаю. С одной стороны я, конечно, часть происходящего, с другой — у меня есть степень самостоятельности, некоторая отдельность. Или нет? Где проходит эта граница? Есть ли она? Это вопрос и про всемогущество или собственную ничтожность, и про свободу воли, и про вину. Как и на все остальные Главные Вопросы, на этот невозможно ответить однозначно (но некоторым очень хочется, что создает больше проблем, чем решает). Если подумать как следует, то прочертить абсолютную, раз и навсегда установленную границу, между мной и миром разумно не получается (это не значит, что не стоит пытаться понять как она может быть проведена в конкретном случае, в каком-то смысле, и в некотором контексте). А вот при депрессии эта граница становится еще как видна. И прочерчивается она уверенно, строго, не отрывая руки и красной линией.
Сначала становится явной граница с миром вещей:
«Когда ты в депрессии, чувство такое, что между тобой и вещами огромная дистанция. Вещи упрямы и безразличны к твоим желаниям. Когда я чувствую себя лучше, ручка (сама) прыгает ко мне в руку, мыло само меня мылит, полотенце находится ровно в том месте, в котором я могу его взять. Я не раб окружающих меня объектов, но вновь являюсь частью мира, в котором я принимаю участие» (Lewis, 2006, p.225).
«...обычные вещи — стулья, столы и тому подобное — таили в себе нечто пугающее, какую-то угрозу, и это их качество очень сложно ясно описать так, как оно воспринималось тогда. Было похоже, что я живу в каком-то аду, в котором нет ничего, что могло бы принести мне облегчение или утешение» (Testimony quoted by Rowe, 1978, pp.269—70).
Потом граница все больше обостряется, и отчуждение нарастает:
Некоторые свидетельства говорят о том, что вещи выглядят «нереальными» при депрессии. Например, Kaysen (2001, p.43) описывает депрессию как «путешествие в страну небытия», в которой реальность «теряет собственную сущность и становится призрачной, прозрачной, неправдоподобной».
#84. «Я чувствую себя оторванным от остального мира, я просто зритель».
#138. «Я чувствую как будто я смотрю на мир вокруг меня и у меня нет никакой возможности принять в нем участие».
Иногда разлом становится настолько явным, что возникает ощущение «как будто» ты уже мертв, и вовсе из мира выпал (экстремальный вариант — когда вот это «как будто» переходит в «на самом деле» — синдром Котара):
«Я больше не существую. Когда, кто-то обращается ко мне, я чувствую, что он общается с мертвецом. [...] У меня есть чувство, что я отсутствую, меня нет. В общем, я просто блуждающая тень» (quoted by Minkowski, 1970, p.328).
«Я был уверен, точно уверен, что я уже мертв. Непосредственно сам процесс умирания и увядание моего физического тела были просто формальностью» (Wurtzel, 1996, p.19).
«Я не существовал, поэтому не мог получать удовольствия от материального мира» (Steinke, 2001, p.64).
Это разрыв не только с миром вещей, но и с миром людей. И одно дело если это со мной что-то не так: мир никуда не делся, все остальные в нем ведь как-то живут, это я от мира отрезан и бесконечно далек. (Я не могу коснуться мира? Мир меня не касается?) Но может оказаться все еще хуже. Может оказаться, что я и люди не относимся даже к одному виду. Что, если эти странные существа принадлежат этому призрачному миру, потому что они сами фантомы? Поэтому-то они ничего и не понимают.
#280. «Они выглядят отстраненными, недоступными, осуждающими, враждебными. Мне гораздо тяжелее понимать их точки зрения, и, кажется, им тяжелее понимать мою. Я по-другому смотрю на друзей и близких, потому что не понимаю как им вообще может нравится та, кого я так ненавижу (себя), я чувствую, что для них я обуза. И еще я чувствую, что такое мое их восприятие тяготит и меня саму. В моем состоянии быть с другими слишком тяжело, и очень трудно пытаться быть общительной или пытаться маскировать свои чувства. А если я не скрываю своих чувств, то я чувствую ужасную вину за то, что обременяю их этим. Мне одиноко, если я отдаляюсь от людей, но и быть рядом с ними мне тягостно».
#34. «Когда я в депрессии меня раздражают другие люди, особенно те, кто никогда не был в депрессии. Их „советы“ бесчувственны и нелепы».
«Когда я выхожу наружу, люди, которых я вижу кажутся мне фантомами. Когда я слышу их голоса, я удивляюсь, что они способны говорить. Я поражен и изумляюсь их способности что-то делать [...]. Я чувствую, что одинок. Разговоры с другими я воспринимаю словно издалека, они кажутся мне такими неосязаемыми, иллюзорными. Мои слова больше не соотносятся с моими мыслями. Я обречен быть непонятым» (Minkowski 1970, pp.329–330).
Отсутствие «понимания» зависит не только от того, удается ли самому сформулировать то, что хочешь сказать («мои слова больше не соотносятся с моими мыслями») и могут ли другие соотнестись с депрессивными переживаниями («меня раздражают другие люди, особенно те, кто никогда не был в депрессии»). Понимание — процесс обоюдный, и нарушается он тоже в обе стороны. Дело не только в том, что какие-то призраки, похожие на людей меня не понимают. Но и я перестаю их понимать.
«Я ничего не чувствую к [своему мужу]. Я ничего не чувствую к детям. Это как быть внутри очень, очень толстого воздушного шара, и как бы сильно я не давила изнутри, упругость стенок шара заталкивает меня обратно. Поэтому я не могу ни до кого дотронуться, я не могу ни до чего дотянуться».
«[о событиях 11 сентября 2001 года:] Именно отсутствие всякого гнева, отсутствие хоть какого-нибудь чувства убедило меня, что мне надо что-то сделать, чтобы ослабить хватку депрессии. Я настолько заблудилась в собственном мире, что не могла никому сочувствовать. Меня привело в ужас не зрелище падающих из горящего здания тел, но отсутствие всякого чувства» (Brampton 2008, p.176).
Здесь депрессия и вовсе проваливается внутрь себя. Обрыв связи. Алло?
Депрессия — выход из мира вон. Терапия — поиск пути обратно.
Из мира вышел — зайди нормально
