Напролом — 1 — Живое
Ностальгия — это ложь о том, что все было хорошо. Эта история такая же однобокая полуправда, только с другим знаком. К слову «ностальгия» вообще есть антоним? Пусть будет — «история болезни».
Я третий из пяти детей. Был самым спокойным младенцем — спал всю ночь, весь день умиротворенно улыбался. Не верещал, ничего не требовал. «Самостоятельный», — мама говорит.
Забеспокоился года в три. Оказалось, что вещь можно потерять навсегда. Оказалось, что сломанную игрушку иногда нельзя починить. Не знаю, что я потерял, но был безутешен. Не помню, что за игрушка разбилась тогда. Детское сердце, наверное.
Нужное слово — «необратимость». Подлая материя распадается необратимо. Вещи постепенно разрушаются, а потом перестают существовать навсегда. Ужасающая неизбежность. «Неизбежность» — нужное слово.
Открытие меня потрясло. Я на такое не соглашался, но не мог отрицать очевидное. Материальное непостоянно, не вечно. Переменчиво, как рябь на воде. Обманчиво, лживо.
Через пару лет стало понятно, что все еще хуже. Ладно вещи, но есть и живые существа. Жизнь — это ведь другое совсем. Неужели и живое так? Навсегда?
Живые голуби летают, курлычат, что-то клюют. Мертвые — нет. Мертвые неподвижно лежат на земле, не дышат. Я пытался понять, что это значит и самому становилось трудно дышать. Для надежности старался дышать сильнее, чтобы слышать сопение. Как не переставать дышать? Надо за этим следить? А во сне?
Следующие несколько лет я внимательно искал границу между живым и неживым. Зашел с неживого: собирал камешки, ветки. Потом ловил за городом живых: жуков, лягушек и рыб. Снова и снова перелистывал шесть томов «Жизни животных». Завороженно смотрел в телевизор: открывались золотые ворота «В мире животных», несколько львов рвали на части уже мертвую зебру. Львица поднимала морду, смотрела в камеру и говорила перемазанным кровью ртом: «Ничего не поделать, такова жизнь», — кровь капала с подбородка на желтую траву. Мертвая зебра приподнимала сломанную шею: «Да что уж теперь», — глаза закатывались, голова падала обратно. «Жизнь это да, ничего не поделаешь, такой порядок» — соглашались остальные львы. Все они говорили ласковым голосом Николая Дроздова.
(коллаж: иллюстрации из «Жизни животных» в шести томах и картинки в гугле)
«Чертовщина какая-то», — думал я — «не может такого быть. С ума что ли все посходили. Порядок у них! Кто это придумал вообще?». Заключенные московского зоопарка отмалчивались. Только один из трех огромных черных воронов, наклонил голову набок и говорит:
— Ты тоже, кстати, не особенный. Это всех касается.
— Да знаю я!
Стал подозрительно относиться к собственному телу. Это оно сейчас живое, а потом? Подолгу мрачно смотрел на себя в зеркало, ощупывал ребра: «У меня внутри скелет». Слушал как стучит сердце и шумит воздух в легких. «Смотри у меня», — грозил отражению пальцем.
Нашлась переходная форма между живым и неживым. Стал собирать ракушки, особенно те, что побольше. Смотрел и думал. Омертвевшая часть живого существа как символ, как напоминание. Как человеческие черепа.
